Моё "атомное" десятилетие

24 августа 2012 г.

(Начало в № 88, 91)

V

Все изложенные подробности по-своему важны для понимания нашей жизни того времени, но пора уже рассказать и о главном – научной и практической работе нашей группы в рамках исследований на реакторе.

Задача заключалась в том, чтобы изучить возможности прямого преобразования ядерной энергии (вернее, тепловой энергии, выделяющейся при делении урана-235) непосредственно в электрическую, минуя промежуточные стадии. Это была очень перспективная работа прикладного характера, в которой были заинтересованы космическая отрасль и подводный флот. И там, и там требовались надежные источники электрической энергии для питания бортовых установок. Позже эти устройства получили название термоэмиссионных преобразователей (ТЭП).

Такая тема (как и многие другие на реакторе) предполагала применение сложных и изготавливающихся в единичных экземплярах устройств и приборных комплексов. В начале и здесь нужно было создать саму экспериментальную установку: спроектировать, изготовить, смонтировать, испытать и отладить. Всю вторую половину 1961-го и начало 1962-го годов продолжалась эта работа.

Приходилось заниматься всем: нужно отградуировать термопары с большой точностью – едешь в Ленинград, в НИИ метрологии. Недостает каких-то материалов – отправляешься на завод, где они производятся, порой за тысячи километров. Так мне, например, пришлось съездить в командировку на Урал, в Верхнюю Салду. Или другой пример. В мастерских филиала изготавливались спроектированные нашими конструкторами специальные «штанги» длиной более трех метров, к которым крепились экспериментальные устройства. Мне была поручена проверка габаритных размеров штанги и осуществление приемки от изготовителя. Но как доставить штангу из мастерской в реакторный корпус? Двое сотрудников берут этот «длинномер» на плечи и несут примерно полтора километра. Затем нужно пронести ее на второй этаж. Тут нам, помнится, не повезло – разбили стекло во входной двери. И довольно долго «заплатка» на входе напоминала о нашем неудачном «дебюте».

Изготовление специальных устройств и аппаратуры для экспериментов – необходимый и по-своему интересный этап научной работы, но мы с нетерпением ждали начала настоящих испытаний. И вот, наконец, все готово! Петлевая установка смонтирована и опробована. Органический теплоноситель, нагретый до 350°С, циркулирует через вертикальный канал реактора под давлением до 6 атмосфер. Вся установка получила название петли низкого давления (ПНД). На первом этаже реакторного корпуса смонтирован пульт управления. Сами экспериментальные устройства, содержащие уран (ТЭПы), поступали из Подмосковья (тогда г. Калининград, ныне Королев; там тоже случилось побывать в командировке). Смонтированные на штанге, они помещались в петлевой канал реактора.

Первое испытание состоялось 18 июня 1962 г. и прошло успешно. Тем самым экспериментальные возможности реактора были расширены: наряду с фундаментальными физическими исследованиями появилась и интересная прикладная тематика. Ученые-физики заняты научными поисками, которые порой выглядят довольно абстрактными и далекими от жизни, а общество ждет от науки реальной пользы. И наша петля открывала для исследовательского реактора именно такую перспективу.

Для меня лично этот результат принес первую в трудовой жизни премию за успехи в работе и повышение в должности: в июле 1962 г. меня перевели из старших лаборантов в инженеры. Впереди был первый полноценный отпуск – шесть недель. Я использовал его на организацию переезда мамы Евгении Георгиевны из Горьковской области в Гатчину. Мы сняли комнату в частном секторе в пригороде Гатчины, в Большой Загвоздке. Наша маленькая семья воссоединилась. А для меня навсегда закрылась одна из страниц моей молодости: семь лет жизни в общежитиях. Замечу, кстати, что в Загвоздке мы прожили всего полгода. В январе 1963 г. мы получили однокомнатную квартиру на ул. Киргетова, д.20. По сути, в ней мы живем до сих пор, хотя прошли через два обмена-переезда.

После отпуска испытания преобразователей продолжились. Мы работали с большим увлечением. Результаты получались интересные, требовали все новых и новых проб, расчетов, обсуждений. В конструкцию ТЭПов вносились изменения. В этот период была ощутима своеобразная романтика научного поиска. В науке есть своя поэзия: это ведь тоже «езда в незнаемое» (В.Маяковский). Возможность узнать что-то новое, до тебя никому неизвестное – увлекательное дело.

Испытания шли одно за другим. В это время экспериментальный стенд работал непрерывно. Мы дежурили круглосуточно по двое: инженер и техник. Помню, как на одном из вечерних дежурств Сане Губинскому позвонили: у него родилась дочь. Мы занимались обычными делами, но время от времени я замечал, как непроизвольная улыбка счастья озаряла его лицо. Через много лет, когда у меня родился сын, я тоже весь день работал, ни разу не упомянул об этом событии, но ни на секунду не забывал о нем. Не знаю, выражалось ли это как-то внешне, но это и было то, что в театре называется «второй план» - истинное событие, которым живет душа.

Но продолжим о наших испытаниях. Особый оттенок вносило в работу кураторство военных моряков: они торопили и подталкивали, не давали застаиваться. Создавалось ощущение важности нашего дела, срочности получения нужных результатов. В их отношении к делу, которым военные моряки заражали и нас, чувствовалась та атмосфера, которая, как представляется сегодня, была характерна для атомного и космического проектов.

Однако весной 1963 г. в испытаниях произошел довольно длительный перерыв. На нашей установке произошла серьезная авария: нарушилась герметичность контура теплоносителя, и несколько десятков литров органики вылились в воду, охлаждающую активную зону. Работа реактора была прекращена более чем на месяц.

Как всегда в таких случаях, была создана комиссия для установления причин происшедшего. Дело осложнялось тем, что все устройство в целом после облучения было радиационно-опасным, но, в конце концов, стало понятно, что причиной был производственный брак, допущенный при изготовлении штанги. Токарь просверлил отверстие в верхней части штанги не на 20 мм, а на 30. Этого не заметил ни сам рабочий, ни технолог, ни ОТК. В результате толщина металла оказалась много меньше положенной, и стенка не выдержала давления. Видимо, не всякая операция при изготовлении контролировалась. Это стечение обстоятельств и привело к беде.

Длительная и непредусмотренная остановка всех экспериментов вызвала реакцию Академии наук: к нам прибыла московская комиссия. И вот на собрании всех заинтересованных лиц – оно проходило в конференц-зале реакторного корпуса – произошел неожиданный, незапланированный инцидент.

Поскольку происшедшее носило несколько драматический характер, можно применить театральную терминологию. Мизансцена была такая: за столом лицом к нам – члены московской комиссии. Слева докладчик – главный инженер реактора К.А.Коноплев. Мы в зале.

К.А. излагает результаты работы комиссии, анализирует последствия аварии… И вдруг мы слышим: в происшедшем виноват инженер Велединский, который был ответствен за получение штанги от мастерской и подписал акт приемки.

Реакция последовала незамедлительно. Никаких «прошу слова» или поднятой руки, как в школе, а прямо с места: «Это неправда! При приемке проверяются габаритные размеры – и только! Габариты были в норме. А за соблюдение технологии следят и отвечают другие». Это был выпад, выходка, полностью нарушившая чинный ход заседания. Специалисты в комиссии переглянулись, пряча улыбки, а очевидная неоспоримость сказанного поставила главного инженера в весьма неловкое положение. Он ничего не сказал. Заседание свернули.

Это была очень характерная сцена. Видимо, К.А. считал, что я не подниму голос, промолчу, потому что статус главного инженера несоизмерим со статусом рядового сотрудника, к тому же только недавно со студенческой скамьи. Но молодежь 60-х не очень-то считалась с субординацией. Память страхов прежних лет не действовала. Будущее показало, что в такой позиции было много наивного. Но тогда мы ощущали себя и были «детьми оттепели», «непуганым поколением».

Что касается меня, то я находился под сильным и даже определяющим воздействием рассказа Д.А. Гранина «Собственное мнение». Еще в студенческие годы этот рассказ – всего-то восемь страничек в августовском номере «Нового мира» за 1956 г. – был неоднократно перечитан, пересказан, обсужден с товарищами.

История духовной гибели такого же, как мы, простого инженера, да еще написанная выпускником Политеха и нашего электромеханического факультета, во многом определила наше мировосприятие и социальную позицию. Не уклоняться, не молчать, а пользоваться каждым случаем, чтобы выложить всю правду. Пусть неприятности, пусть вражда – готовы на все. Такова была позиция многих, и я, безусловно, ее разделял.

Кстати, никаких неприятностей у меня после этого не было. Моя выходка сошла мне с рук, по видимости осталась безнаказанной. А драматизм этого эпизода был в том, что надолго, навсегда изменились наши отношения с руководителем подразделения, к которому я принадлежал.

Надо заметить, что по работе мы с К.А. практически не контактировали. По делу мы чаще всего взаимодействовали с заместителем главного инженера Р.Г.Пикуликом.

Пользуясь случаем, хочу сказать о нем несколько добрых слов. Вот пример преданного делу, даже самоотверженного и в то же время душевного, доброго, умного человека. Именно на таких людях и мир держится! Как руководитель, всегда первым шел на участок, где существовала радиационная опасность, никем и никогда не прикрывался. Ни к какой научной публикации или отчету никогда не приписывался. Порядочность была глубинным свойством его натуры. Думаю, что самые добрые чувства по отношению к нему сохранили все, кто с ним работал.

Что касается истории с аварией, позже я расскажу конец истории. Впрочем, житейски опытный и наблюдательный человек может легко угадать этот финал.

В.ВЕЛЕДИНСКИЙ

(Продолжение следует)

Гатчинская правда, № 94 (20238) от 23 августа

Читайте также